Made on
Tilda
ВРЕМЯ ВОЛКА
Серым комом стая
Катиться вдаль.
Ненависть крутая.
Глухая печаль.
Темные своды.
Высокая речь.
Кроме свободы
Нечего беречь.
Русское право
– Коготь о клык.
Зверская держава
Волчий язык.
Гибельное бремя
Вскачь без дорог.
С веком волчье племя
Сводит итог.
Каждый волей, силой
Себе господин.
С Богом и могилой
Один на один.
ИЗЛОМА
***
От старинных рассказов
Память странно пьяна,
В синем сумраке вязов
Проплутает без сна.
Сны ж хрустальны и четки,
И бегут огоньки
От дворцовой решетки
До гранитной реки.
Я на сумерек срезе,
Дряхлом церкви горбу,
В самородном железе
Прочитаю судьбу.
Старый флюгер на доме
Сколот алым лучом,
Хрипнет в ржавой истоме
Как всегда ни о чем.
В покосившейся башне
Рыжий спит циферблат,
Безнадежно вчерашний
Здесь себе я не рад.
***
Я пробую слова твои и звуки
Как древнее вино,
Лишь горький привкус с будущим разлуки
Приносит мне оно.
Меня хранит старинная истома
Червонных голосов,
В ней шорохи заброшенного дома
И мерный бред часов.
Мне родственен костелов мертвый холод
Над ними вековой,
Диск, звездными булавками исколот,
Всплывает чуть живой.
Утеряна последняя примета.
Открытый всем векам,
Как редкая бесценная монета,
Кочую по рукам.
Орел ли решка - вечный путь без цели,
Так до седин.
Пристанища святыни иль бордели -
Везде один.
1989
***
Метаться буду я по городу ночному,
Где воля бьется в матовые стекла,
Превозмогая страшную излому,
Над мостовою, что во мгле промокла.
По нервам улиц черный всадник мчится.
Как я вам ненавистен, стены, стены!
Из каждой поры вашей ночь сочится,
Вибрируют натянутые вены.
И не дано гармонии увидеть,
Причуды линий вычерченных строго.
Изломанно любить и ненавидеть -
Вот все, что мне даровано от Бога.
Свинцовый груз сомнений и проклятий
Несу, они с хуленьем страшным схожи;
Давно уж в лики черные распятий
Я не могу заглядывать без дрожи.
А жизнь проходит робко и несмело.
С дряхленьем тела схожа дряхлость духа,
До нестерпимого дойдя предела,
Семь лет стихи не достигают слуха.
Мне род высокой немоты дарован,
Словам не выразить души движенье.
Все то, чем мир печально зачарован,
Лишь грез ее скупое отраженье.
В игре зловещей площадей и башен
Я - чародея служка неумелый,
И мрака голос здесь мне так же страшен,
Как свет проспектов ядовито-белый.
Как тупики глаза темны и стары.
Душа, душа, как рано ты ослепла!
И вам ее не утолить кошмары,
Не оценить раздаренного пепла...
1989
СУМАСШЕДШИЙ
Хоть в гриве пока что нет седины,
Мертвеет дух,
Крошатся, чернеют старые сны
И глохнет слух.
Беседую лишь с одной тоской
В густой ночи,
За горло взятый ее рукой,
Хрипи, кричи.
Люблю наблюдать я по вечерам
Теней полет,
Ощерят уроды с Нотр-Дам
При встрече рот.
Раскланяемся любезно мы,
И снова в мрак.
Бегут привиденья, душевной тьмы
Снесет не всяк.
С души лишь одной их берет испуг -
Чересчур темна,
Но вечно со мной мой убийца-друг
В зеркалах окна.
1989
ПАМЯТИ ГАРСИА ЛОРКИ
1
Под ветром смуглые флаги
Застыли в движенье хлестком,
Скучают в столах бумаги,
Скрепленные алым воском.
И в пасмурный час вечерний
Ты в боли своей не волен,
Звенящей шипами терний,
Живой тоской колоколен.
Летят, с коней не слезая,
Цыгане в тумане черном,
С земли наших душ срезая
Покой и гниенье – дерном.
Под их вековой тоскою
Как свечи молитвы тают,
А ветры сухой рукою
Их песен следы листают.
Тоску, от какой не скрыться,
Страх - спрятаться нету мочи,
Плескает души криница
В пустые глазницы ночи.
Под рыжими звезд шарами
Летят по тропинке млечной,
Не нужными им мирами
Усеян путь бесконечный...
Стихами горит бумага,
Ей гулкие снятся кручи,
Голодных волков ватага
На низкие воет тучи.
Ах, мука подков и горла,
Ты песня звездой железной
Напрасно лучи простерла
Над сердца слепого бездной.
1988
2
КАРМЕН
Юлиане Малхасянц
Встречает Кармен Севилья,
И гаснут зари сполохи,
Плащей вороные крылья
Клинками срубают вздохи.
Невесты, молитесь к ночи!
Зрачков полуночных чары,
Кому вы в ночи покорны?
Браслеты как время стары,
А косы иссиня-черны.
Темны твои Кармен речи,
А голос небес все глуше.
Под взором твоим как свечи
Людские сгорают души.
Идальго, бойтесь цыганки!
Звезда наших дней убогих,
Короткой мечтой балуя,
Искать ты послала многих
Кинжала и поцелуя.
Невесты, молитесь к ночи.
Любви ее знают цену
Сердец спаленные срубы.
Лишь боль и злую измену
Хранят твои Кармен губы.
Идальго, бойтесь цыганки.
И льется о муке дальней
Червонная песня тела,
Любовью бредет кандальной,
Жестокой тоской предела.
Невесты, молитесь к ночи.
Тигрового ветер лета
Несется, пожары сея.
Струной голубого цвета
Рыдают цветы шалфея.
Идальго, бойтесь цыганки.
Далеких сердец стоянки
Шатрами в тумане чистом,
Там судьбы гранят цыганки
Ножами и аметистом.
Невесты, молитесь к ночи.
А в ритме растут угрозы,
Звенят лепестки клавира
Про страх матерей и слезы,
Извечную горечь мира.
Плащ лунной блесной распорот,
В глазах вороные крылья,
Безбрежность тоски и суши,
Танцует с Кармен Севилья,
Помилуй, Господь, их души!
Алькады, храните город!
1988
3
НОКТЮРН
Пляшет серый ветер
Вдаль на перекатах
Дорожной пыли,
Над тоскою ветел.
Огни в гранатах
Глаза закрыли,
Исток мой светел,
Века и мили.
Дремлет страна!
Горечью лимонной
Иссыхают звуки,
Стонут саэты.
Вьюгой заоконной
Серебрятся руки,
Льются парапеты.
Стынет струна!
Черная ограда,
Кружева из стали
Плетут эпохи.
Горная Гранада,
Ты роняешь в дали
Века и вздохи.
Полночь нежна!
1988
БУНТЫ РОССИЙСКИЕ
***
Рыжее золото.
Холодок в груди.
Время перемолото.
Что ж впереди?
Трона опоры
Здесь не дело клясть,
Кремлевские воры,
Колымская власть.
Зелено ли юно,
Играй, игрок!
Пуля и фортуна,
Яма поперек.
Бубновая карта.
Высокий крест.
Ждем от черта фарта,
От Бога - невест.
Поснимает пеночки,
Фи-
но-
чка,
А Россию к стеночке
В Ве Че Ка.
Страдники да встречники,
Кость круша,
Русские поплечники,
Ко-
ре-
ша!
В тюрьмах жилы (год за час)
Вытянули всласть.
Ах, зря ты не добила нас
Колымская власть!
По Москве так много их,
Фонарей,
Хватит на святых твоих
И царей.
Смерть тебе, парнишечка,
На любой здесь вкvс,
Дубовая крышечка,
Пиковый туз.
Не снесет урона
Зубастая пасть.
Черная корона.
Красная власть.
Все - братья крестовые,
Плаха, кабак.
Досочки сосновые.
Дело - верняк.
Дула вороненые,
Ножик под ребро,
Камушки граненые,
Се-
ре-
бро.
Мы подходим, пробил час,
Злоба крута.
Ни удавки нет на нас,
Ни креста.
Финаком по нервам,
Пулею в масть,
Сгинь с дороги, стерва!
Кремлевская власть.
1988
***
Страна поэтов опальных,
Распятых песен,
Страна матерей печальных,
Ходынок, Пресен.
Покрыты снегами зори,
Темны рассветы,
От здешних столиц до моря
Все песни спеты.
На крови горячей руки
Убийцы грели,
И только их маршей звуки
Не онемели.
Здесь пули жизнь не дороже,
Голов избыток,
Страна опаленной кожи,
Застенков, пыток.
Со зверской страна судьбою,
Вампир, химера.
Расстреляны все тобою:
Цари и вера.
1989
РЕКВИЕМ
Красные, Белые. Вьюга невестится.
Все мы смертынке сродни.
Пуля ли дыба, никто не открестится.
Так на Руси искони.
Русь моя гневная, злобными чарами
Прокляты все сыновья.
Ныне крепка кумачом, комиссарами
Нищая слава твоя.
Белые, Белые, валятся снопьями
Сжатые судьбы и сны.
Как вас кружило кровавыми хлопьями
В ветрах гражданской войны.
Что ж вам с того, что вы кровью оплаканы
Нас, обреченных ко злу,
Что вам с того, что кремлевские дьяконы
Творят над вами хулу?
Русь над златыми тоскует погонами,
Ваши предав имена.
Белые, Белые, долг пред иконами
Вами оплачен сполна.
Как уходили путями забытыми...
Нант, Сан-Франциско, Руа...
Сладко ль вам спится родные под плитами
Сен-Женевьев-де-Буа?
Красные, Красные, злыми могилами
Святы страны берега,
Благо не знать вам, что с вашими милыми
Алая деет пурга.
Тешится Русь жутковатыми тостами,
Кличет на пир воронье,
Иль над немыми рыдает погостами,
Злое стряхнув забытье.
Вечно закована в ночки острожные,
В тесном сокрыта кремле,
Господа ищешь да речи безбожные,
Пламя – да в стылой золе.
1991
МАТЕРИ
Пусть гремит заброшенный тракт,
И по шпалам звенит беда,
Пусть копыта не бьются в такт,
Запаляя и рвя года.
Всюду флагов кровавых сыпь
На иконном земли лице,
Да болотная плачет выпь
На червонном кремля крыльце.
Над землей советская ночь,
Больше нет ни добра ни зла,
Только как, скажи, превозмочь,
Все что мне шепнула зола.
А Россия в трефовой мгле
Хоронит угольки бойниц.
А Россия в белом кремле
Режет крылья Господних птиц.
Круче, ворон, черти круги,
Лик спаленный темней крыли!
Пусть ночные грустят шаги,
Умирая в глухой дали.
Громче, «голубь могил», пропой
О Руси, что всегда права...
Мы в советской ночи с тобой
Тщетно Божьи твердим слова.
1990
ВО МГЛЕ
***
«Так и душа моя идет путем зерна.
Сойдя во мрак, умрет – и оживет она».
Владислав Ходасевич
Сердце свечою сальной
Горит, чадит,
Век в нищете фатальной
С вокзалом слит.
Всяк убывает куда-то
В декабрый смог,
Нижет мечты и даты,
Ведет итог.
Сердца коптит огарок,
И не спасти.
Пасмурный луч не ярок
Змеит пути.
Рифмы пустых перронов
И погребки.
Сны в перестук вагонов
Не столь горьки.
Ну а моя дорога,
Куда она?
Крестным терпеньем Бога,
Путем зерна.
1988
ДУРНОЙ МОНАШЕК
Дряхлая обитель
На крутой горе.
Месяц-искуситель
Чахнет в серебре.
Крестик медный впалый
Падает на грудь.
Под плитой, пожалуй,
Вовсе не уснуть.
Кровлю ветер гложет,
Подкрадется ночь,
И Псалтырь не сможет
Скуку превозмочь.
Темной ночкой воля
Поманит в бега.
Кельи злая доля
Ой, не дорога.
В заверти тропинок,
В лебединый крик...
Непутевый инок,
Я к окну приник.
1989
КУДЕЯР
Я складал стихи
На старинный лад,
За мои грехи
Был мне черт не брат.
Все мои дела
Отмолить не в мочь,
Рвут колокола
Кажду Божью ночь.
Ай, высокий лад,
Суматошный звон,
Ни кабак не свят,
Ни престольный трон.
Не смогем в вине
Отбелить кумач,
Все дела в стране
Скачут враскорячь.
У Царя крыла
Все б мне жить в тиши,
Да глава цела
Не спасет души.
ПРОРОК
Щербленный каркас жестяной луны
На землю швыряет свет.
Я мертвые припоминаю сны,
Сбиваюсь со счета лет.
На мир из глубин потемневших глаз
Глядят пятьдесят веков,
Им ведомы корни забытых рас
И шелест степных подков.
Я жгу письмена в сердцевинах времен,
Изгибах земной коры.
Прозрачна мне музыка всех имен
От первой богов игры.
Зрачки мои тонут в предвечной мгле,
Секунды - мои века.
По рунам созвездий, протлевшей золе
Гадает моя рука.
Покорны мне глаз и сердец пламена,
Владыка добра и зла
Сквозь глыбу гнетущую рамена
Я чую пророст крыла.
И Слово как прежде оборет плоть,
И длится мой путь зане,
Твой тихий, Твой сумрачный глас, Господь,
Твой скорбный звенит во мне.
1990
***
А гордый мой голос был чист и спокоен,
И в строках звенел металл.
А ныне как горько изверен, нестроен,
Я смертно от слов устал.
Пируют в дому моем только тени,
Все страдники прежних встреч,
Роняю на черные жизни ступени
Все то, что сумел сберечь.
Сорваться б в сквозящую грусть колоколен,
Звенящей тропой ветров.
Господь, я на родине тяжко болен,
Я гарью заклят костров.
Доднесь пред Тобою сгораем как свечи.
Спокоен будь в небеси!
Избудут твои вековые предтечи
Бесславную долю Руси.
Звонницы державы нахохлились строго,
В медь залит неяркий блик.
О чем же ты просишь?... У русского Бога
Печальный тюремный лик.
1990
МГЛА
Низко ноябрьское небо провисло,
В тщетной попытке вздохнуть
Жгу календарные тусклые числа,
Вьется означенный путь.
Залит мой мир типографскою краской,
Серый... , то краповый цвет.
Звонкие строки шепчу я с опаской
И вспоминаю рассвет.
Все мне – чугунные русские мили,
Белые прежде кремли,
Кости в церквах, да красивые были
– Радости горькой земли.
Так и живу в ожиданьи развязки,
В мраке не видно ни зги.
Только конвойные светятся каски,
Злые под дверью шаги.
1990
ЖИЗНЬ
Минутами призрачной силы
Мы грозно ослеплены,
Но наше плечи бескрылы,
Но наши глаза темны.
Живем, ничего не зная,
Прострелена злобой грудь,
От края небес до края
Пролег бесполезный путь.
Зачем-то кипит глухая,
Слепая в груди тоска,
И что-то припоминая,
Коснется креста рука.
И образы те, что скрыты,
Приходят по временам,
Но души к земле прибиты,
Не нам, о Господь, не нам!
От звезд прикрываем вежды,
Убоги даже грехи,
А дни без слез и надежды
Так страшно пусто легки.
1988
ОСЕНЬ
Как жадно тянутся ветки
К глазам ноября раскосым,
Вслепую ищу я метки,
Туманом дышу белесым.
Мой город скалит веками
Крошащихся зданий зубы,
Кирпичными языками
Фабричные вскинув трубы.
В нем ночи и дни нам милы
Прошедшим, тоску хранящим,
Лишь черные злые силы
Здесь смеют быть настоящим.
Он стиснул башен клыками
Церквей белоснежных стрелы,
Проспектов кривых руками
Всем судьбам кладет пределы.
Пусть Бог нас рассудит, осень!
Игры твоей не нарушу.
Ты неба сгубила просинь
И грешную мою душу.
1990
ЧЕРНЕЦ
Больше нет загаданных тем,
И земная скучна речь,
Прозябаю в миру нем,
Избегая пустых встреч.
Смуглый дождь этих мест слит
С тусклым блеском окон-бойниц,
В лабиринте слепых плит
Я не вижу живых лиц...
Подымайте ж пламень в золе,
Заповеданный близок срок,
Ради славы в мертвом кремле,
Черных крылий русских дорог...
Но собравшись у алтарей,
Вместо слов мы возносим страх
Изуверству наших царей,
Именитости русских плах.
Только сумерки Божьим днем,
Да глаза мертвецов пусты.
А над Русью тихим огнем
Золотые горят кресты.
1990
ПЕТЕРБУРГ
***
«Золотое сердце России
Гулко бьется в груди моей».
Николай Гумилев
Я б пронесся с великой охотою,
Уходя от друзей и врагов,
Над протяжной гранитной зевотою
Петербургских крутых берегов.
Над фабричными дымными срезами,
Куполами балтийских церквей
Хмурый порт прозвенел бы железами,
Прошуршал перекрестьями рей.
Над шпилями, крестами, каналами,
Где мостов проросли горбыли,
Петербургскими стенами впалыми,
Что с болотной поднялись земли.
Царскосельскими темными парками,
Захлебнувшись гармонией слов,
Над проспектами с чахлыми арками,
Где любил проходить Гумилев,
Где поземкою первой означенный
Стынет грузный петровский чугун,
И дворец индевеет прохваченный
Снежным голосом блоковских струн.
Со столба, склоняясь над бездной,
Русский ангел в небе пустом
Над российской ночью железной
Простирает руку с крестом.
Своего не встретив Мессии,
От столетней борьбы устав,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди застав.
Где колышется морось звенящая,
Позолоту упрямо граня,
Там тоска неустанно щемящая
Может быть позабудет меня.
Поднимусь... но повадкою резкою
В небо броситься мне не посметь,
Сердце будет холодной железкою
В подмосковной ночи цепенеть.
Не взлететь. Слишком много промерено,
На вершок синевы не дано,
В высоте безнадежно изверено
Сердце-якорь уносит на дно.
24 7.89
ПЕТРОГРАД
Марине Задорожной
Инеем булыжные кроет кружева,
Золотом сусальным проткнут зенит,
Форты побуревшие видно едва,
Стынет петровский гранит.
Имя рычащее - Петроград,
В медной перчатке длань,
С звоном почти сабельным, взгляд о взгляд,
Сердце, железным стань!
Грусть твоя да святится, Спас на Крови,
Сердце - рану рваную заметает снег,
Время нашей ярости и любви,
Невского, Литейного страшный разбег.
Темный крест Исакия, грозный обряд.
Здесь впервые мальчиком видел Христа,
Душу мою прими, Петроград,
Вера моя чиста.
Купола червонные, абрис синевы,
Сталью над городом Бог прозвенит,
Святости Владимира, силы Москвы
Выше Петровский гранит.
Улицы точеные, окна пусты,
Воля железная, ей не прекословь!
Холодом прохвачены стынут мосты...
Все, что утрачено, встретим вновь.
Гордость наша кованная, темная грусть,
Шпили золоченые, снег по кресты,
Пуля ли, корона ли в Питере – пусть!
Наши души, Господи, здесь чисты!
Причащает Невская злая кровь,
Крест взметнул над городом Гавриил,
С нами Вера, Господи, и Любовь,
Ненавидеть, Господи, дай нам сил!
1988
***
Мерно бьется сердце России,
Индевеют застав рубцы,
Мне знакомы твои Мессии
И могучих коней крестцы.
В петербургской призрачной ночи
Я прозрачный увижу сон,
Прямо в очи заrлянут очи
С опаленных русских икон.
Воздух сумрачный темен и влажен,
Невских вод неясен язык,
Отчего так страшно протяжен
Над мостами далекий крик?
Бьет крылом балтийская чайка
В прорезь гулкой невской волны,
В сердце воля твоя, как спайка,
Единящая наши сны.
Всё мосты, кресты, парапеты.
Злым дыханьем балтийских стуж
Ты сорвешь кремлевские сметы
С наших nроданных глаз и душ.
Строгий город львиноrо нрава,
Не найти замеса крутей,
Минарет кулачного права
И орлиных звонких когтей.
У Руси один заповедник
Мертвой славы наших отцов,
Я стою, последний наследник
Равелинов, сердец, дворцов.
Как и прежде орел двуглавый
Над тобой пластает крыла,
И зола чадящей державы
Не тускнит твои купола.
И пока ты силен как прежде
Гнать упрямое время вспять,
Жить червонной нашей надежде,
Веселее нам умирать.
1989
АПОКАЛИПСИС
Кошмары над бледным, бледным городом
Свивает в желтую муть,
Образы темные в небе распоротом
Некому здесь помянуть.
Ветер печали своей не означит,
В асфальты впечатав дым,
Лезвия улиц и вечер скачет
Всадником бледным по ним.
Башня узорная в воздухе мертвом
Жадно напряжена.
Пять переулков сомкнулись на горле
Жесткие как струна.
Вечер трепещет так гулко, странно,
Тускнет заката рог.
Как в Откровении Иоанна
Близки и Смерть, и Бог.
ПЕТЕРБУРГ
Ирине Сухолет
Вижу желтые стены сената.
Всадник поднял коня на дыбы,
За печаль мою щедрая плата
Эти камни, колонны, столбы.
И как прежде надменны и немы
Стынут сфинксы во имя твое,
И соборов червонные шлемы
Вековое хранят забытье.
Так же с нежностью ненависть слиты,
Да бесстыдно красны знамена,
И петровские грузные плиты
Бредят в чарах горчайшего сна.
Так же падает звон колокольный,
От лихой сберегая судьбы.
Всё пред Господом в день богомольный
За разбитые молят гербы.
Плечи кутают крылья заката,
За звенами куется звено.
Ты другим меня знала когда-то,
Тем, кем боле мне стать не дано...
Вновь железную длань простирает
Император над гневной Невой...
Что же сердце в груди замирает?
Эти сны предавать не впервой.
Город чахлою мучится славой,
Всем ветрам обнажает кресты,
Поминает в тоске златоглавой
Дорогие когда-то черты.
И звенят золоченые шпоры,
Роковые коней удила,
Но не нам его злые укоры,
Вспоминают не нас купола.
1990
РОМАНСЕРО ИЗГОЕВ
(из раннего)
ПОРТ
Выхвалялись морские бродяги,
Шатающиеся по портовым тавернам,
Языком заплетающимся от малаги
С акцентом скрипящим, прескверным.
Говорили, что в стране темнокожей,
Где нет совсем воды и спасенья от серой пыли,
Колдуны с безобразною рожей
Порчу на них безуспешно наводили.
Вспоминали, как их капитаны,
(На родине - юные денди и франты),
Заросшие и оборванные продирались через
джунгли, плюя на лихорадку и раны,
Чтобы поменять у негров побрякушки
на брильянты,
Заливали про Летучего Голландца.
И смеялись простодушно и грубо,
Рассказывая как надули испанцы
Глупого владыку Тикубо.
Я сидел и смотрел, как люди эти
Синеве обреченные зыбкой,
Уходящие снова в океан на рассвете
Забывались со счастливой улыбкой.
Как орала эта пьяная стая!
В карты резались они, бранясь охально,
А временами о чем-то вспоминая,
Умолкали и вдаль глядели печально,
И подумал я, что вечно поэты
Будут жадно слушать их, собирающих алмазы,
Чтоб украсть у них потом эти сюжеты
И кропать экзотические рассказы
И понял я, что вечно кому-то,
Сквозь века в голубые пространства стремиться.
Ну а нам, живущим сиро в минутах,
Нам только их слушать и томиться.
ПОЭТЫ
Моряки старинных фамилий,
влюбленные в далекие горизонты.
Михаил Кузьмин
Поэты прежних столетии,
Кумиры и дуэлянты,
Щелчок курка на рассвете,
Прощанье в пустом саду.
Да лязг палашей скрещенных,
Рубины на аксельбанты.
По белым мундирам кровью,
Все ночи и дни в бреду.
Такая смуглая сказка,
Взгляд глаз голубых жестокий,
Надменности злая маска,
Экватор - суровый маг.
Спокойно и непреклонно
Вы шли в горизонт далекий,
Сжимая в точеных пальцах
Эфесы толедских шпаг.
Владельцы старинных башен,
Хранители адских зелий,
Багрившие континенты
В свою и чужую кровь,
Следили на темных картах
Сплетение параллелей
И чтили Силу и Слово
Как слабые чтут Любовь.
Поэты разных наречий,
Вы жизнь на бой вызывали,
Баллады и сирвентесы,
Астурия и Прованс.
И под плевками картечи
Из рук судьбы вырывали
Один - на четыре смерти
Такой невозможный шанс.
Вы, пившие в темных тавернах
Солдаты годов тех дальних,
В далекие горизонты
Вы были так влюблены.
В гробницах мыслей безмерных
Под сводами вод хрустальных
Какие вас грезы тревожат,
Какие вам снятся сны?
На мачтах судов бродячих
Вздымали пестрые стяги,
На темных камнях минаретов
Точили свои клинки.
Доныне, полны отваги,
В разрушенных замках незрячих
Глядят с фамильных портретов,
Не сняв с эфеса руки.
Борта каравелл трепетали,
И прыгало солнце в синих
Глазах, презревших улыбкой
Равно и любовь и смерть,
Скользивших в зелени зыбкой,
Какие вели богини?
Зачем их мачты вскрывали
Свет лун и черную твердь?
Вам, складывающим строки
Под пулями и на биваке,
Латая свои колеты,
Дорогой на эшафот,
Далекой смерти приметы
Недобрые эти знаки,
Вам знанье открыто было
Того, что к нам не придет.
С пробитым певшие горлом,
Багрившие эшафоты
Густой и упругой кровью,
Обломки ушедших рас,
Бестрепетно и надменно
Сводили вы с жизнью счеты,
А мы как тупо и страшно
Встречаем последний час.
Господь, мы головы склоним
И их помянем, но все же
Не сирым петь панихиду
По мертвым Твоим цветам,
Ты дал им Силу и Гордость,
Ты дал им Веру, но Боже,
За что ты от нас отрекся
И что ты оставил нам?
***
Когда ты проходила к причастью,
Морские волки разевали рты
И устремляли взгляд
На смуглую портовую девчонку,
Это было лет так пятсот назад.
Я встретил тебя тогда в первый раз
в Вандолиде.
Позже, при Марии Антуанетте,
Ты одна из первых дам Двора,
Я – записной дуэлянт, поклонник Вольтера и мот.
И я готовил тебе побег из тюрьмы Робеспьера,
А итоги всему подвел эшафот.
Двести лет назад как вчера.
Девятнадцатый век.
Ты не провожала меня в колонии,
Ты шла со мной и стояла рядом,
Когда я цеплялся за беснующийся штурвал.
Годы войн и любви,
Лица мертвых друзей и агонии,
И случайная глупая пуля
напоследок.
Я уцелел,
но не видел в том проку,
потому, что все потерял.
Так мы расставались тогда с тобой.
Я вчера повстречал тебя
В этом отравленном городе,
И как я ты была одинока.
Ветер рвал пелену облаков,
Открывая
ядовито-зеленую высь.
Я рванулся к тебе,
Но ты взглянула
Холодно
И предостерегающе жестоко.
Ты меня не узнала
и мы разошлись.
ШЕКСПИР
(На мотив Киплинга)
В темной таверне, под крики пьяниц
Он, открывая бутылку неловко,
Двум или трем полупьяным поэтам
Проговорился,
Как в лондонской грязи
Искал сюжеты,
Как на постели портовой девки,
Грубыми ласками утомленной,
Глядя, как косы ее мерцают,
А грудь белеет под лунным светом,
Черноволосой и смуглой даме
Слагал сонеты.
Как средь пошлейшего пейзажа
Девочка с взглядом и именем странным,
Вроде Офелия ее звали,
Бросилась в Темзу,
И моряки с проходившего судна
Труп подобрали.
Как он понес ее тело к собору,
Тешась надеждой и планом обманным,
Что похоронит в земле освященной
Самоубийцу.
И холодели скрещенные руки
Лилией белой садов нездешних
На покрывале.
Как он в местечке злачнейшем встретил
Генриха Пятого и Фальстафа,
Оба приятеля жили в предместье
И с непотребными каждый вечер
Здесь они девками развлекались.
Как целомудренно и наивно
Семнадцатилетняя проститутка
И паренек по кличке Ромео,
Будто бы в первый раз в своей жизни,
Словно забыв о кабацкой мрази,
Поцеловались.
Брошенный ею парень, впрочем,
В спину ударил его кинжалом,
Ну а ей на его могиле
Не дали отравиться.
Как от Вестминстера неподалеку
(дело то было, пожалуй, к ночи)
Он повстречал человека, который
Смысл своей жизни понять был не в силах
И решил по этому поводу
Спиться.
Это был Гамлет.
Эти сюжеты с вином багровым
Долго бы он обручал, пожалуй,
Но тут хозяин
Выгнал поэтов из заведенья
За неуплату.
ЦЫГАНСКОЙ ТРОПОЙ
(Редьярд Киплинг)
Лесной мотылек на хмельной цветок,
На клевер пчелы полет,
А цыганская кровь забродила вновь,
В даль чужбина сердца зовет.
К синим звездам чужбины сердца влечет,
Ухожу в небосклон огневой,
Сквозь седой ураган нас ведет паттеран
Заревою цыганской тропой.
И вновь под шатрами чужих небес
Вновь гаснет чужая ночь,
Над высями гор пылает костер,
Цыгане уходят прочь...
За паттераном цыган вослед,
Под парусом синих гор,
На тысячи миль, где звездная пыль,
Навек опаляет взор.
За паттераном цыган вослед
В мерцанье Господних звезд,
Где бурь дикий стон пронзил небосклон,
Где Южный пылает Крест.
За паттераном цыган вослед
Клубиться седой туман,
В лазурную даль нас гонит мистраль,
Мятежной тропой цыган.
За паттераном цыган вослед
Вскипает пурпурный вал,
В кровавый закат несет нас пассат,
Лагуны горит опал...
Дикий сокол в открытый ветрам простор,
Олень - в дикой чащи мрак,
Мужчинам искать, а женщинам ждать,
И вечно пребудет так.
Мужчинам искать, а женщинам ждать
Зовет нас тропа тревог.
Над высями гор пылает костер,
И мир весь у наших ног.
СТИХИ О ТРЕХ КОТИКОЛОВАХ
(Редьярд Киплинг)
На Бладстрит Джо в японский кабак,
Где над входом бумажный фонарь,
Приходят бродяги, мешая табак,
В портовые дым и гарь.
И в час, как из порта уносит бриз
Упившихся глоток гвалт,
И воздух, что за день протух и закис,
И отлив уходит на Балт.
У Киско Росинки, они говорят,
(Тут вспомнится Бог и черт!)
Про старую битву на Бриджетбрайт,
Когда Балтик бежал от Норзерлайт.
А Штральзунд плыл в крови по борт.
Как колокол голос России, в нем стали мерцающей звон,
От века свинцом и железом святили ее Закон.
Не вздумай в туманном море затронуть ее берегов.
А нет?... Так не дай тебе Боже увидеть таких врагов.
Там к темным прибрежным скалам приходит за годом год
На лежбища котиков племя, пушистый драчливый народ.
И только сентябрьские штормы убавят их похоть и прыть,
Они уплывают, чтоб волнам тоску о лете излить.
И стынут пески и провалы, как остов и сморщенный прах,
И мертвое пляшет на скалы Сиянье в бездомных снегах.
А Бог разрушающий судьбы, стирающий нервюры льдин,
Он слышит, как плачет лисенок и ветер железных равнин.
Но женщины наши так любят меха и капли алмазных брызг,
Что ставит от века мужская рука на Смерть, Удачу и Риск.
Японцы (здесь скромничать им не резон) вцепились Медведю в мех,
Британцы играют за коном кон, но янки наглее всех.
Но дымному морю пёр Норзерлайт, и шкипер был дьявольски горд.
Они накануне печную трубу забили пушечный порт.
На нос прицепили русский флаг, чтоб враз довершить камуфляж,
Набор бесподобный, ворья и бродяг лохани был той экипаж.
Балтик, Штральзунд и Норзерлайт, каждому свой черёд,
Известен морю и Бритжетбрайт ворья полуночного ход.
Но вместо прозрачного кровью песок им издали вдруг заалел,
И мысль обожгла, как винтовка висок, что Балтик раньше успел.
На берегу, что был чёрен и гол, шкуры ковром седым,
Со снегом в залив Норзерлайт вошёл, беззвучно вкрался как дым.
Балтик своих браконьеров гурьбу созвал и ударился в бег,
За пятидюймовку печную трубу нетрудно принять сквозь снег.
По мне так уж лучше враз голову с плеч, чем к русским на вечный прикол,
Иль из-за гнилой контрабанды полечь на Владивостокский мол!
И «Балтик», словно чирок в камыши, нырнул в свинцовый туман.
Лишь Бог в небеси, и вокруг ни души, да за кормой океан.
Но они не успели собрать товар и крикнуть победный клик
В изгибах тумана белёсых как пар, пред ними крейсер возник.
И дул синева была холодна, скрип стеньги, как лязг курка,
От соли седая труба видна, но не видать дымка.
Нетрудно выбрать одно из двух - свобода или петля,
Взвился Норзерлайт как гусиный пух, раздумий долго не для,
Тому, кто с волною шутить привык, на пулю и смерть плевать,
Но хуже смерти русский рудник, ему меня не видать.
От века силён России Закон. Я выберу пулю иль сталь,
Чем кирку на ртутных рудниках, где с зубов крошится эмаль.
Миля за милей ни звука вокруг, в морях тишина не к добру,
И шкипер от злости зашёлся вдруг, ударив себя по бедру.
«На блеф нас поймали - он зарычал - иль я не зовусь Том Холл,
Покуда с судьбою я здесь блефовал, Дьявол меня провёл.
Пока Орегон богат сосной, а Мейна верёвка крепка,
Не спутаю руку его не с одной, то Рубена Паина рука.
Как шлюху он шхуну размалевал. Флаг на нос и поднял борт,
Но рубку Штральзунда я бы узнал из тысячи рубок, черт!
Кровь старой резни не забыл Балтимор, и нас будет помнить всегда,
Но в горший свой час ты нахальный вор за мехом пришёл сюда!
Когда не расчёл воровской судьбы, пуская в глаза нам пыль,
Безбожным нахальством дерьмовой трубы под пушки разделав гниль.
Эй, круче бег, за туман и снег, Балтик воротим вспять,
Паину и Бог едва ли б помог против двоих сыграть».
Они увидали Балтика борт, скрывала его мгла,
И был капитан его зол как черт, как гибель команда зла.
От века суровы эти моря, берег - голая степь,
В тумане Штральзунд отдавал якоря, и глухо лязгала цепь.
Пуля на пулю, зубов не сберечь, на душу примем грех,
Или судьба тебе Рубен здесь лечь или разделим мех.
В бульдожьей усмешке оскалился Пайн, раскрывшийся лязгнул нож.
«Да, шкура за шкуру и всё что есть, лишь голову ты не трожь!
Но вы, ротозеи, прошляпили кон и шкур моих вам не счесть,
И Божий Закон до Скея силён, но в этих широтах несть!
В моря уносите в сердце злость, а в трюмах свой порожняк,
Вам волк-одиночка не бросит кость, он стае ни друг, ни враг».
Как приговор щёлкнул затвор, вжался в плечо приклад.
Гангстерский спор, пуля в упор, с скрежетом взгляд о взгляд.
Злобу и ненависть кутал туман, клок набегал на клок,
Пламя и ярость неслись в океан, щёлкал ружья замок.
Щепки фонтаном, пуль перестук, счёты сведём сполна,
Выдаст невеста, изменит друг, пуля тебе верна!
Риска цена. Сталь холодна. Пуля - последний шанс.
В власти курка жизнь игрока. - Дьявол сведёт баланс.
Гибло в тумане со смертью играть, слеп человек как крот,
С Балтика - три, со Штральзунда - пять были уже не в счёт.
Драка в тумане – кошмарный сон, не видно собственных рук,
Но услыхав переклик или стон, стреляли они на звук.
И Бога один успевал помянуть, другой успевал проклясть,
Но залп обоим им красил грудь цветком в кровавую масть.
И первый в руке сжимал талисман, второй щепотку земли,
И пули скрипели, но прятал туман, откуда они пришли.
И в мёртвой тиши тихо всхлипывал руль, да вздрагивал стук сердец,
Не смели дышать, чтоб сберечься от пуль, чтоб их не расчел свинец.
Кровь как смола, на сердце мгла, резко взведён курок.
Пуля в слепой глубине ствола свой выжидает срок.
И так окунаясь (Творец, охрани!) в туман заслонивший твердь,
Как Рубен Пайн услыхали они, свою оплакивал смерть:
«Пройдут приливы в Фанди Рейс, их мне уже не видать,
Корабль отплывает в последний рейс, его не воротишь вспять.
И тралеров вновь не увижу я, на саван пойдёт туман,
А мрак мою грудь затопил по края, Смерть - новый мой капитан.
Как крестная мука, мой путь одинок, и Смерть стоит у руля,
Но по законам Божьим, в свой срок ждёт тебя Холл, петля».
Холл усмехнулся и вышел вперёд: «Зубов твоих весть вот -
Что Божий Закон до Скея силен, но эти моря не в счёт!
Пред Богом предстань, неси в Его длань загубленной жизни весть.
И буду я добр к твоим вдовам, Руб, хотя бы мне их не счесть.
Всем здесь один путь, судьбы не свернуть, без дела курка не тронь...»
Тут выстрел навылет пробил ему грудь - дыра шириной в ладонь,
И Холл зацепившись рукой за штурвал, на доски сполз и затих.
“Помедли немного, Руб – он сказал – «здесь дьявол зовёт двоих.
Дьявол нас тащит в прилив заодно, в дорогу сбирайся враз,
А в рай иль на дно, не все ль нам равно, когда наступает Час.
Ярость Господня. Жизни цена. В трюмы винтовки прочь.
С Рубом окончена наша война, и наступает ночь.
Людям отбой и приказ назад, все сожжены мосты,
Дальше идите дорогой в ад, наша судьба – кресты».
Кровь мертвецам застилала глаза, алый на деках кант,
Дробно, как Господа слезы, роса падала с мокрых вант.
Шхуны борт о борт, по ветру рули, планшир о планшир бил,
И Богу молиться они не могли, и плакать не было сил.
И Рубен сквозь бред звал солнечный свет, рождения проклял час,
- «Затем ли в морях провел тридцать лет, чтоб в мгле умирать сейчас?
Был горек мой хлеб и проклят свинец, уловки годны подлецу,
Во мраке я жил, но хочу конец встретить лицом к лицу.
Проклятый туман. Этот саван без вас, ветры, с груди не сорву,
Придите ж сейчас, чтоб в последний раз взглянули глаза в синеву».
Туман, как ворот, рывком распорот, тихо в волну упал,
Шхуны в заливе - щепа на ветру, в скалы гремел вал.
Тусклая сталь, неба эмаль, стынет песок дюн,
Небо и ад в души глядят людям с бортов шхун.
Кровь океан слизывал с ран, с палуб багрец пил,
Меж мертвецов ветер свинцов золото гильз бил.
Ветру послушный скатился мертвец на нос и там затих,
И люди увидели наконец цену трудов своих.
Бриз молодой над заливом играл, волну и снасть веселя,
Но брошен на каждом судне штурвал, никто не встал у руля.
Вздох последний с губ - костенеет труп, душу Бог упокой.
«Руб отошёл! - молвил Том Холл, - выстрел последний мой!»
И гаснул в глазах его Божий свет, была в них злая тоска,
И с хрипом мешался предсмертный бред, сжимала рану рука.
«О, не приносит, приметы верны, Западный ветер добра!
Палубы мыть - они так красны - и уходить пора.
Труд наш, он солон как море и кровь, и так же как море зол,
Но Толстый Мыс вы увидите вновь, его не найдёт Том Холл.
Зла много творила его рука, каждому свой черед.
Теперь, когда рана его глубока, смерть грехи разомкнёт.
По морю, учившему только страдать, ползать не будет он,
На берег несите его умирать, ибо таков Закон!
Ветер жесток, ваш путь на Восток, где земли пышут огнем.
Скажите девчонкам в Йошваре, чтоб свечи зажгли по нём.
А впрочем, простит иль осудит Бог - на это Холлу плевать,
На берег несите его, чтоб мог, как Беринг, он умирать!
И Рубена рядом, честь волку сполна - залп ружейный, стаи стон.
И будет волна плескать холодна в могилы и крест без имён».
МАЛЫМ ВПЕРЕД, ШКУРА НЕ В СЧЕТ, ВЫШЕ ПИРАТСКИЙ ФЛАГ!
ЖИЗНЬ НАУГАД, ПОРТ ИЛИ АД, СТАВКА НА ЛОТ И ЛАГ.
ВЕТРА ГОБОЙ, ТЕМНЫЙ ПРИБОЙ, НОЧИ ПОЛЯРНОЙ ЖУТЬ,
НОРД ИЛИ ВЕСТ, ЗАПАДНЫЙ КРЕСТ, БЕРИНГА СТРАШНЫЙ ПУТЬ.
И ИЗ ГОДА В ГОД, ЗДЕСЬ ПУЛЯ ПОЕТ, И В БУХТАХ ТАИТЬСЯ СТАЛЬ,
КОГДА СЕКАЧИ ПРИВОДЯТ В НОЧИ К БЕРЕГУ СВОЙ СЕРАЛЬ.
И МЕДЬЮ ЗВЕНИТ ВЫСОКИЙ ЗЕНИТ, И ТЯЖКО ДЫШАТ КИТЫ.
ГДЕ ИСКРИТЬСЯ ТВЕРДЬ, А СЧАСТЬЕ И СМЕРТЬ, КАК БОЖЬИ ГЛАЗА ЧИСТЫ.
НАПИЛЬНИКОМ НОРД СДИРАЕТ БОРТ О СКАЛЫ, СКРУТИВ В ЛЕПЕСТОК,
НА СЕВЕР – ОСТРОВ ГЕОРГИЯ, И ПАВЕЛ СВЯТОЙ НА ВОСТОК.
ПУЛЯ И ЛАГ - БОГИ БРОДЯГ, СЧАСТЬЕ – ПРЕВЫШЕ ВСЕХ.
ПУТЬ НАУГАД, ПОРТ ИЛИ АД, СТАВКИ НА РИСК И МЕХ.
И ВЕЧНО ВПЕРЕД, НАС БЕРЕГ НЕ ЖДЁТ, ПАРУС УНОСИТ ВДАЛЬ,
И СТРАШНУЮ СЛАВУ ПУРГА ПОЕТ, А СКАЛЫ ХРАНЯТ ПЕЧАЛЬ.
И из года в год вспоминает, звеня
буями японский порт,
Про старую битву на Бриджетбрайт,
Когда Балтик бежал от Норзерлайт,
А Штральзунд плыл в крови по борт.